В статье дана характеристика ранее неизвестных наскальных рисунков, обнаруженных в 2024 г. в результате зимних исследований на р. Кан в высокогорье Восточного Саяна. Выявлены красочные изображения животных, людей, знаков, которые предварительно дифференцированы по двум хронологическим периодам: эпоха ранней бронзы и ранний железный век – раннее Средневековье. Присутствуют сцены скотоводческого, охотничьего характера, отражающие симбиоз различных изобразительных традиций. Рисунки эпохи ранней бронзы: личина с каплевидным оформлением глаз и изображение быка в минусинском стиле, а также антропоморфная фигура тасхазинского типа. Они относятся к окуневской культуре и свидетельствуют о миграции жителей степей на восток VI тыс. л. н. Поздние рисунки соответствуют тематике наскального творчества региона, но стиль и иконография образов по ряду признаков характерны для искусства сопредельных территорий (Средний Енисей, Нижняя Ангара). Соответственно рисунки в верховьях р. Кан являются маркером древних коммуникаций, по которым осуществлялись этнокультурные связи между различными регионами Сибири. Основные траектории межкультурных контактов: восточные притоки Енисея и левые притоки Ангары, радиальная сеть саянских горных хребтов. Связующее звено древних коммуникаций – высокогорный район Восточного Саяна, который слабо изучен и требует дальнейших археологических исследований.

В статье рассматриваются изображения шаманов с шаманскими атрибутами, выявленные в наскальном искусстве бассейна Среднего Енисея. Шаманизм, распространявшийся на данной территории, своими корнями уходящий в эпоху бронзы, оказал влияние на сюжеты и визуальную составляющую наскального искусства. Предполагается, что наиболее ранние изображения фигур шаманов с атрибутами относятся к тесинской эпохе. Сюжеты с шаманами встречаются и в искусстве таштыкской культуры, но наиболее многочисленными являются сцены Нового времени, когда шаманы изображаются в динамичных позах, нередко включенными в многофигурные сцены или представленными одиночно. В наскальном искусстве отображена одежда шаманов, состоявшая из куртки с лентами, длинных халатов и шуб; шапок, отороченных перьями или украшенных другими зоо или орнитоморфными элементами. Среди шаманских атрибутов большим разнообразием отличаются бубны, большие и малые, в виде круга или окружности, разделенной вертикальной линией на две или четыре части. У некоторых шаманов вместо бубна в руках могут быть лук или стрелы, что, возможно, отражало древнейшие традиции их использования для борьбы шамана со злыми духами. Нами выявлен среди прочих атрибутов довольно редко встречающийся в наскальных композициях шаманский жезл. В данном случае он представляет собой «трехпалый» предмет с ручкой, символизировавший, возможно, птичью лапу. Проанализированы и другие атрибуты, встречающиеся у шаманов в разнообразных сценах.

На основе широкого круга архивных материалов из научного архива Института истории материальной культуры Российской академии наук, архива Государственного Эрмитажа и архивов Кемеровского государственного университета воссоздана деятельность Якова Абрамовича Шера, начиная с его работы школьным учителем истории в небольших селениях Киргизии и до ухода на пенсию. Учеба в аспирантуре в Институте истории материальной культуры Академии наук СССР, защита кандидатской диссертации способствовали получению места заведующего лабораторией археологической технологии Ленинградского отделения Института археологии Академии наук СССР. После истечения срока работы его не переизбрали по конкурсу в академическом институте, он ушел в школьную педагогику, но это не сломило исследователя. Я. А. Шер работал над монографией, и в соавторстве с И. С. Каменецким, Б. И. Маршаком опубликовал книгу «Анализ археологических источников» (1975), сразу же ставшую библиографической редкостью. Следующий 10-летний этап жизни Я. А. Шера связан с созданием Отдела музейной информатики в Государственном Эрмитаже. Более полувека ученый трудился в стенах Кемеровского государственного университета, что способствовало не просто усилению такого научного направления кафедры археологии, как исследование памятников первобытного искусства, но и формированию научной школы с идентичной исследовательской программой.

Продолжающееся исследование наскальных рисунков Минусинской котловины, несмотря на длительную историю их изучения, приносит новые открытия. Из числа образов, запечатленных на петроглифах тесинского времени, специального внимания до сих пор не удостаивался образ сидящего «по-восточному» персонажа. Обычно единичные, редко представленные не в единственном числе, изображения этого персонажа выявлены на некоторых памятниках Минусинской котловины – писаницах и кур ганных камнях (Оглахты, Каменка, Тогр-Таг, Абакано-Перевоз, Тепсей). Анализ позиций ног персонажей петроглифов позволил констатировать вариативность позы сидения. Руки сидящих персонажей характеризуются симметричной позицией; за единственным исключением, они лишены каких-либо атрибутов. В одном случае (курганный камень, Тепсей) в руке сидящей фигуры показана змея. Детальный анализ изображений Змеедержца в памятниках Древнего Востока показал отсутствие сложившейся иконографической схемы этого образа. Характерно, что иногда Змеедержец показан сидящим – в положении сидя на коленях. В изобразительных памятниках раннего железного века определенную аналогию тепсейскому персонажу со змеей составляет рогатое божество, воспроизведенное в декоре котла из Гундеструпа. Наиболее ранние изображения антропоморфного существа в позе сидения на «полу» (на «земле») с особым образом сложенными ногами происходят из памятников неолита (Крит) и бронзы (Хараппская цивилизация). На основании анализа визуальных источников – археологических и этнографических – высказано предположение о том, что поза сидения «по-восточному» поливариантна. Сравнение разных вариантов позы сидящих «по-восточному» персонажей петроглифов Минусинской котловины с аналогичными позициями человеческих фигур в искусстве раннего железного века и раннего Средневековья позволило выявить очевидные соответствия. Приведенные в статье аналогии, по мнению авторов, свидетельствуют о широком бытовании в культурах разных народов различных вариантов позы сидения на «полу» с согнутыми ногами. Существование идентичных вариантов в разные эпохи на разных территориях не обязательно является результатом заимствования: в сходных условиях существования человека, так же как в религиозных практиках, могли независимо формироваться похожие «техники тела».

Мемориальные доски являются одной из наиболее массовых форм увековечивания исторической памяти. Первые мемориальные доски появились в России в XIX в., получили повсеместный характер во второй половине ХХ в. и продолжают сохранять свою актуальность. Цель исследования – определить общие тенденции и особенности подходов к установке и изучению мемориальных досок в Российской империи, СССР и Российской Федерации. В статье проанализированы подходы к созданию и изучению мемориальных досок в дореволюционный, советский и постсоветский периоды. Применение метода сравнительного анализа на основе следующих критериев: особенности установки объекта и его функциональные характеристики, нормативно-правовая база установки и охраны объекта, отношение со стороны государства и общества к объекту, интерес научного сообщества к объекту – позволило выявить общие и особенные для указанных периодов характеристики фонда мемориальных досок, который выполнял функцию увековечивания исторической памяти на протяжении всех изучаемых периодов. Рассмотрен опыт установки мемориальных досок в Кемеровской области – Кузбассе, в том числе в рамках деятельности областного отделения Всероссийского добровольного общества охраны памятников истории и культуры. Законодательные акты, регламентирующие установку и охрану мемориальных досок на общегосударственном уровне, были приняты начиная с советского периода, когда для изучения мемориальных досок широко стала использоваться каталогизация, в современное время исследования досок приобрели междисциплинарный характер.

Представлены результаты анализа современной отечественной историографии проблемы, связанной с кампанией по борьбе с космополитизмом в СССР (2010-е – начало 2020-х гг.). Применены принципы историзма и объективности, сравнительно-исторический и проблемно-хронологический методы исследования, методы периодизации, ретроспективного (возвратного) и перспективного анализа, методы анализа и синтеза, индукции и дедукции. Определены основные направления исследований, обусловившие появление следующих проблемно-тематических блоков: взаимоотношения власти и советской интеллигенции; события «дела врачей» (1953 г.); политика государства в отношении еврейских общин; отголоски идеолого-пропагандистской кампании в регионах страны. Установлено, что приоритетную тему исследований составила проблематика взаимоотношений власти и советской интеллигенции. Изучены основные подходы современных отечественных исследователей к осмыслению темы. В контексте сравнительного анализа с показателями современной отечественной историографии проблемы предшествующего периода выявлены темы, которые не утратили свою дискуссионность. Главной особенностью историографии проблемы 2010-х – начала 2020-х гг. явилось повышенное внимание исследователей к проведению кампании по борьбе с космополитизмом в отдель ных регионах РСФСР. Указанная доминанта позволила поставить вопрос об особой специфике кампании в национальных регионах РСФСР. В настоящее время по-прежнему сохраняется потребность в комплексных научных трудах, отражающих составляющие кампании в отдельных регионах страны. Перспективными остаются работы, посвященные реконструкции биографий представителей советской интеллигенции, на жизнь и деятельность которых оказала влияние кампания по борьбе с космополитизмом в СССР.

Анализируются особенности распространения самой многочисленной в мире протестантской деноминации – пятидесятничества – в постсоветский период. Основное внимание в работе уделено анализу причин быстрого распространения пятидесятничества в 1990–2000-е гг., выявлению причин замедления и прогнозам дальнейшего развития. Пятидесятничество отличал особый духовный опыт – крещение Святым Духом и вера в возможность совершения чудес в обычной жизни. На момент распада СССР пятидесятничество в России было значительно более слабо развито в сравнении с Украиной и Белоруссией. Большинство российских церквей принадлежали к нерегистрированному братству, религиозная культура которого из-за самоизоляции не менялась с 1950-х гг., а само общество значительно изменилось, поэтому основное развитие в начале 1990-х гг. обеспечили иностранные миссионеры. Централизация российских пятидесятников объясняется в первую очередь изменением религиозного законодательства. Новые общины получили право регистрации через присоединение к централизованным религиозным организациям. Классические пятидесятники объединились в Российскую церковь христиан веры евангельской, церкви харизматического направления – в Российский объединенный союз христиан веры евангельской, они стали независимы от международных организаций. Нерегистрированные церкви сохранили наднациональный характер – Объединенная церковь христиан веры евангельской включает общины всего постсоветского пространства. В 2000-е гг. пятидесятнические церкви стали активно заниматься социальной деятельностью преимущественно в области реабилитации алкои наркозависимых, число реабилитационных центров превысило показатели Русской Православной Церкви. За 30 лет число пятидесятников выросло в 13 раз – до 280 тысяч взрослых крещеных членов. Основной причиной быстрого роста был характер пятидесятничества, сочетающий активную социальную деятельность, присущую протестантизму, с верой в возможность совершения чудес в обычной жизни. Пятидесятникам также присуща высокая миссионерская активность – большинство пытались обратить в свою веру родственников и друзей. Сделан вывод, что основным фактором, затрудняющим развитие пятидесятничества, является секуляризация общества, а также то, что православие – часть национальной идентичности для многих россиян. Основным источником пополнения общин стали дети верующих родителей. Можно сделать прогноз, что дальнейший рост числа пятидесятников маловероятен.

Статья посвящена исследованию образа мыслей российских крестьян в последние годы сплошной коллективизации. Цель – показать качественное своеобразие обыденного сознания крестьян в указанный период. Материалом послужил комплекс отчетных документов 1934–1936 гг., составленных учащимися московского Всесоюзного коммунистического сельскохозяйственного университета им. Я. М. Свердлова по результатам ежегодной летней практики, проводившейся в колхозах, совхозах и на машинно-тракторных станциях ряда регионов Центральной России. Новизна работы состоит в том, что названные материалы впервые были привлечены для изучения умонастроений колхозного крестьянства. Обоснован информационный потенциал данной части делопроизводственной документации Всесоюзного коммунистического сельскохозяйственного университета им. Я. М. Свердлова как источника по истории советской деревни в период ускоренных социалистических преобразований. Проанализированы несколько десятков студенческих отчетов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации. Теоретический фундамент исследования составили положения историко-антропологического подхода, нацеленного на выявление человеческого измерения в процессах развития общества в прошлом. Рассмотрение особенностей мировоззрения сельских обывателей происходило по трем направлениям: антитехнические, антимашинные и культурно-реакционные настроения. Колхозники были поверхностно осведомлены о новых подходах к организации труда и произвольно насыщали смыслами неизвестные для них понятия. Крестьянам отсталых колхозов нередко были присущи недоверие и настороженность в отношении машинной техники. Отказ от использования механизмов был вызван, прежде всего, отсутствием нужных навыков и понимания их пользы для ведения хозяйства. Новые ценности и навыки бытового поведения с трудом приживались в крестьянской среде, часто соседствуя со старыми нравами и привычками, не поддававшимися скорому истреблению грубым административно-пропагандистским напором. В конфликтах такого рода особенно ярко проявились противоречия города и деревни, идеологии революционного обновления и традиционных устоев. Полученные выводы расширяют научные представления о быте, нравах и обыденном сознании деревенского населения России в годы построения социализма.

Актуальность исследования обусловлена необходимостью разработки научно обоснованной оптимальной стратегии развития Российской Федерации в крайне неблагоприятных геополитических условиях, когда достижение технологического суверенитета стало фактором безопасности и существования страны. Новизна определяется предпринятой попыткой осуществить на основе в настоящее время рассекреченных архивных документов изучение проблемы реализации правительственных решений, принятых во второй половине 1960-х гг., о создании производственных мощностей вычислительной техники и комплекса ЭВМ «Ряд», оценить эффективность государственной политики в этой сфере. Цель – определить причины технологического отставания СССР в сфере вычислительной техники. Базовой в ходе исследования была теория модернизации. Сформулирован вывод, что реализация проекта «Ряд» тормозилась из-за отсутствия технической документации, элементной базы, достойного математического обеспечения, достаточных ассигнований, дефицита производственных площадей и медленных сроков строительства. В результате был достигнут определенный эффект, но он оказался значительно меньше ожидаемого. Обеспечить решение задачи быстрого преодоления технологического отставания СССР в сфере вычислительной техники не удалось. Выбранный правительственными органами вариант копирования американских образцов оказался наименее перспективным. Отечественные разработки велись все менее интенсивно, советские вычислительные центры заполнили ЭВМ серии ЕС. Развитие собственной индустрии по производству ЭВМ не стало в СССР катализатором для структурной перестройки. Доказано, что это обусловливалось просчетами в планировании и управлении, выбранными в то время приоритетами в экономической политике, отсутствием единого координационного центра и должного взаимодействия оборонного и гражданского секторов, превалированием интересов ведомств, незаинтересованностью предприятий в модернизации и, наконец, игнорированием властью рекомендаций ведущих ученых.

Рубеж XX–XXI вв. в истории России является малоизученным. Наиболее актуальна эта проблема для исследований, имеющих научно-технический и технологический характер. Новизна темы определяется междисциплинарным подходом в изучении цифровизации одного из самых инертных сегментов отечественной экономики. Цель – определить особенности развития форм и методов цифровизации предприятий топливно-энергетического комплекса в контексте инновационной политики России рубежа XX–XXI вв. Методологической основой осмысления темы стала теория модернизации. На основе сравнительного анализа она позволяет выявить особенности формирования экономической и научно-технической модели развития, в том числе в отдельных сегментах и отраслях. В статье показаны причины и факторы, определившие динамику автоматизации, информатизации и компьютеризации предприятий топливно-энергетического комплекса, в том числе и в межотраслевом разрезе. Выделены место и роль государства и бизнеса в этом процессе. Сделан вывод, что более интенсивно цифровизация реализовывалась в таких формах, как информатизация и компьютеризация. В межотраслевом разрезе научно-технологическое лидерство перешло от газовой промышленности к нефтяной. Угледобыча и энергетика динамично сокращали отставание от них, но к 2010 г. так и не достигли технологического паритета. Если в 1990-е – начале 2000-х гг. на предприятиях топливно-энергетического комплекса преобладали экстенсивные методы внедрения цифровых решений, то в конце рассматриваемого периода – интенсивные. В целом в течение 20 лет данные предприятия прошли путь от отдельных фактов автоматизации, информатизации и компьютеризации к началу комплексной цифровой трансформации. Она стала катализатором создания инновационных продуктов в смежных видах товаров и отраслях производства. Заметно укрепилась энергетическая безопасность России, однако в части ее цифрового обеспечения усиливала свое влияние технико-технологическая зависимость от зарубежных программно-аппаратных комплексов и оборудования.

Кузбасс в 1933 г. был включен в национальный проект паспортизации и оказался по ее темпам в числе регионов-лидеров в Западной Сибири. Выбор Кузбасса в качестве объекта исследования обусловлен тем, что здесь модернизационные процессы шли опережающими темпами и имели ярко выраженный индустриальный характер. Цель – выявить основные этапы и итоги паспортизации режимных городов Кузбасса в 1933 г. Подобный статус получили Сталинск, Прокопьевск, Ленинск-Кузнецкий и Анжеро-Судженск как города-новостройки и индустриальные центры союзного значения. Комплексная задача состоит в изучении паспортизации, с одной стороны, как национально-государственного проекта, а с другой – как мобилизационной и репрессивной кампании. Для ее достижения необходимо было реализовать ряд конкретных задач: 1) выявить особенности общегосударственной политики в области учета, прописки и паспортизации населения; 2) охарактеризовать динамику паспортизации режимных городов Кузбасса в 1933 г.; 3) определить сущность паспортного режима и его структурных элементов, в том числе паспортных ограничений, через соотнесение статусов паспортизированных и непаспортизированных территорий и групп населения. Новизна исследования состоит в том, что анализ региональных аспектов политики паспортизации на материалах Кузбасса позволил показать механизм введения общегосударственной системы административного учета населения в регионе с высокими темпами миграции и урбанизации, бюрократические и репрессивные практики. В научный оборот вводится комплекс архивных материалов, отражающих деятельность органов милиции, что позволило описать цели и механизм паспортизации, выявить ее региональную специфику, оценить количественные параметры кампании и реакцию населения на ее проведение. Материалы отложились в коллекции Государственного архива Новосибирской области в фонде Западно-Сибирского крайкома ВКП(б). В ходе исследования установлено, что в 1933 г. количество паспортизированных составило 214 тыс. человек. Выехало из городов более 27 тыс. человек, еще 4189 человек были высланы.

Исследуется процесс формирования местных органов РКП(б) в Томской губернии после освобождения ее территории от колчаковских войск. Выявлены пути образования уездных, районных, волостных и ячейковых партийных структур. Установлено, что по мере восстановления советской власти в уездных городах большевиками-подпольщиками, а также представителями красноармейских частей организовывались собрания коммунистов, избиравшие партийные бюро либо комитеты. Это были временные партийные органы, функционировавшие до проведения в уездах партийных конференций и избрания в соответствии с Уставом РКП(б) уездных партийных комитетов. Показано участие Томского губкома РКП(б) в формировании укомов. Оно выражалось в предварительном обсуждении партийных кандидатур и стремлении добиться их включения в состав уездного партийного органа. Параллельно с образованием укомов в губернии путем выборов шло создание районных комитетов РКП(б). Ряд из них обладали правами укомов, ряд – подчинялись укомам. Остальные райкомы имели характер городских и сельских. На нижестоящем по отношению к укомам и райкомам уровне находились волостные парткомы. Автором выяснено, что они образовывались путем избрания крестьянским населением на волостных партийных конференциях и съездах. Наряду с этим практиковалось назначение волкомов укомами и райкомами, что происходило в случае, если политическая и социальноэкономическая обстановка в конкретной местности не позволяла в текущий момент организовать выборы. Последним звеном в партийной иерархии являлись ячейки РКП(б). Они формировались на общих собраниях членов и кандидатов в члены партии и утверждались районными партийными комитетами. Выявлена специфика образования ячеек в сельской местности. Показано, что сельские ячейки могли создаваться как силами самого крестьянского населения, так и политработниками воинских частей и инструкторами-организаторами вышестоящих парторганов. Отмечается, что становление местных органов РКП(б) на территории губернии в значительной степени осложнялось нехваткой партийных работников. Кадровый голод в том или ином масштабе был характерен для всех парторганизаций губернии и отрицательно сказывался на ходе партийной работы. Попытки высшего партийного органа губернии разрешить ситуацию с кадрами заметных результатов не принесли. Кадровая проблема, по мнению автора, стала одной из причин отсутствия в уездных центрах, за исключением Новониколаевска и Томска, городских партийных комитетов.

Статья посвящена изучению реакции населения Кемеровской области на смерть И. В. Сталина, проявляемой в ходе проведения траурных мероприятий, связанных со смертью вождя, и являвшейся проекцией советского мифа. Цель – определить содержание ключевых вербальных и невербальных форм реакции советских граждан на смерть И. В. Сталина, выявить основные мыслительные конструкции и шаблоны, используемые ими для описания своего психоэмоционального и когнитивного состояния после получения известия о смерти вождя. В результате применения методов контент-анализа и дискурсивного анализа к изучению содержания отчетов и информационных сводок о проведении этих мероприятий в Кемеровской области установлены следующие основные вербальные проявления реакции населения: осознание смерти И. В. Сталина как «общей утраты» и глубоко переживаемого «личного горя»; восприятие образа И. В. Сталина как «отеческой» фигуры, олицетворяющей патерналистское отношение советского государства к гражданам; установление связи образа И. В. Сталина с ключевыми достижениями советской страны; идея о необходимости усиления мобилизационно-производственной и политической активности граждан, сплочения вокруг действующей власти; тезис о бессмертии И. В. Сталина и созданной им системы, олицетворяющей собой достижения советского строя, «вечном значении» его идей и заветов. Невербальные реакции представлены действиями, отражающими усиление мобилизационно-политической и производственной активности населения, направленными на консолидацию вокруг существующих партийно-государственных институтов. В целом восприятие населением смерти вождя может быть сведено к воспроизведению определенных реакций, отражающих основные идеологемы советского мифа.

Большую роль в получении обратной связи о результативности осуществляемой государством реформы играют выстроенные отношения между властью и обществом. Одним из средств для этого в советское время служили «письма во власть». Цель – на примере реализации реформы административно-территориального деления на территории Алтайского края в 1962–1966 гг. проанализировать через «письма во власть», какие стратегии, тактики и формы взаимодействия с органами власти выбирало сельское население для решения проблем, возникших в результате осуществления данной реформы. Источниковой базой исследования стали материалы Государственного архива Алтайского края: «письма во власть», материалы нормативно-правовых актов и иных сопутствующих документов из фонда крайисполкома, которые непосредственно связаны с процессом принятия и юридического закрепления итоговых решений в рамках рассматриваемой реформы. В результате можно выделить две основных стратегии, которыми руководствовалось население в качестве возможного решения возникших проблем в результате проведения реформы административно-территориального деления: осуществление попыток добиться полного восстановления ликвидированного района и проведение перехода населенного пункта в подчинение соседнего района или региона. В рамках данных стратегий в ходе осуществления попыток выйти на диалог с властью население применяло «пассивную» и «активную» тактики, но все попытки восстановления районов являлись неудачными. Более успешным было использование стратегии проведения перехода сел, сельсоветов, колхозов или совхозов в подчинение соседнего района или региона для улучшения логистики и управления. Во многом это было связано с тем, что вопрос о переводе населенного пункта в другой район в большинстве случаев определялся через решение краевых властей по выстроенному механизму, а также не был ограничен рамками необходимой реформы по объединению районов, которая была спущена центральными органами власти.

Рассмотрены особенности деятельности Федеративной Республики Германии в качестве непостоянного члена Совета Безопасности ООН в 1995–1996 гг., связанной с урегулированием кризиса в Афганистане. Актуальность представленной тематики для российской внешней политики обусловлена ответственностью нашей страны за глобальный мир и безопасность как постоянного члена Совета Безопасности, активной деятельностью С. В. Лаврова в качестве российского посла в ООН в рассматриваемый период, в том числе по нормализации ситуации в Афганистане. В статье представлены результаты исследования нормотворческой деятельности Германии в Совете Безопасности, свидетельствующие о двойственности афганского направления внешней политики страны в рамках Организации Объединенных Наций. Цель – на основе анализа оригинальных источников и документов ООН, в том числе ранее не вводившихся в научный оборот, выявить ключевые параметры, характеристики и тенденции афганского вектора политики ФРГ в системе ООН середины 1990-х гг. Базируясь на принципах историзма и объективности, ролевой концепции международных организаций Клайва Арчера, используя сравнительно-исторический и проблемно-хронологический методы, авторы показывают, что ФРГ не была заинтересована в решающей роли Совета Безопасности по вопросу Афганистана. После нескольких десятилетий послевоенных дипломатических усилий по возвращению себе политического влияния в мире, а тем более после воссоединения и в рамках тезиса о «нормальности» страны, фокус немецкого представительства в ООН 1990-х гг. всецело был сориентирован на Генеральную Ассамблею, а задачей афганской политики Бонна в Совете Безопасности в 1995–1996 гг. была максимально возможная политическая поддержка немецкого специального посланника Норберта Холла как главы инициированной Генассамблеей миссии ООН UNSMA в Афганистане, равно как и минимизация роли Совета Безопасности в афганском вопросе.

Анализируются слабо исследованные в российской исторической науке сведения японских источников о религиозно-политических преобразованиях периода раннего Ямато, произошедших в царствование государя Мимаки (Судзин, 324–331 гг. пр. [испр. хрон.]), связанных со сменой главы культов в Мива и упорядочением культов общин, входивших в состав государства Ямато. Установлено, что вместо верховной жрицы верховным жрецом святилища Мива был назначен Ō-тата-нэко (др.-яп. Опо-тата-нэко); а вместо жрицы культа бога-покровителя области Ямато – Ямато-но Ō-кунитама – главным жрецом святилища Ямато-но кунитама-но дзиндзя стал Итиси-но Нагаоти (др.-яп. Нагавоти). Проанализированы генеалогические сведения источников о родословной Итиси-но Нагаоти и Ō-тата-нэко, а также о потомках Ō-тата-нэко. Установлено, что Итиси-но Нагаоти принадлежал к клану Ямато-но куни-но мияцуко (управляющих областью Ямато), происходившему от младшего сына Тоё-тама-хико (из местности Тоё-тама на островах Цусима) по имени Фуру-тама-но микото из рода Адзума-но мурадзи (жрецов морского бога Ватацуми), представители которого являлись родственниками по материнской линии основателя династии Ямато – государя Дзимму (301–316 гг. [испр. хрон.]); а Ō-тата-нэко был родственником второй жены Дзимму по имени Исудзу-химэ из рода жриц бога Кото-сиро-нуси (возможно, ветви рода жриц бога Ō-моно-нуси) и правнуком ее старшего брата – Ама-хиката-куси-хиката. С такой генеалогией Ō-тата-нэко имел возможность соперничать в борьбе за главенство в сфере культа бога Ō-моно-нуси с дочерью государя Кōрэя – принцессой Ямато-тотохи-момосо-бимэ, которая не обладала такой родословной, что закончилось отстранением принцессы-жрицы от должности и заменой ее верховным жрецом-мужчиной. Кроме того, проанализированы сведения хроник об упорядочении культов и определении мест для храмовых хозяйств синтоистских святилищ вновь объединенного государства Ямато.